Я познакомилась с этой уютной женщиной, которой очень подходило слово «бабушка», давно — каждый раз, когда я останавливалась на «Шерифе», она отпирала дверь и выдавала белье. Иногда она была по форме, иногда нет — Елена Антоновна работала начальником склада тут же, и здесь же была ее комната. Без формы она совсем превращалась в добрую бабушку, тем более, что на «Шерифе» жили двое кошечек — Соня и Алиса.
Гладить кошечек разрешалось всем, но были они вполне определенно Еленыантоновнины.— Представляешь, — рассказывала мне Елена Антоновна, когда мы сидели в большой столовой без окон, — они обе, хоть и вислоухие, но не мать и дочь. Я решила дать Алиске возможность один раз родить, прежде чем стерилизовать. Она родила, я котят потихоньку раздарила, когда им месяца по два исполнилось. Так Алиска явно не смирилась. Ей хотелось мамкой еще побыть. Поэтому она куда-то ушла и притащила за шиворот Соню. Она еще младше Алискиных котят была, только глаза открылись. Сейчас вот уже взрослые обе.
Елена Антоновна, Товарищ Елена, воевала в «Призраке» с самого начала. Она совсем не была «бабушкой» — странно в наше время так называть шестидесятилетнюю женщину. Просто казалась старше, чем есть, из-за абсолютно седых волос.
Пять лет. На войне она уже пять лет.
— Сначала я пошла санинструктором. Был мальчик один, в ОМОНе служил, он нас учил накладывать жгуты. А я крови всю жизнь боялась. Когда первых моих раненых привезли, я себе нашатырь приготовила. Думала, буду падать в обморок. Их трое было, тяжелые. Когда их увезли, я села на пол и поняла, что крови больше не боюсь.
Первый стал инвалидом. Был ранен в позвоночник. Сейчас живет в Луганске. Со вторым что, неизвестно. Черепно-мозговая травма у него была. Третий был весь в осколках. Все живы остались.
Дальше она говорила, а я записывала. В принципе, ничего больше не важно было, кроме ее рассказов.
— …Ездила одно время с девочкой. Девочка говорила: вам хорошо, тетя Лена, вас, если что, сразу убьют, а меня изнасилуют…
— …По начальной военной подготовке у меня в школе была двойка. Не хотела разбирать автомат. Принципиально. Сказала, что мне это никогда в жизни не пригодится и ушла с урока. А в учебке у нас командиром был мой одноклассник. Он мне это припомнил. Смеялись тогда… Он, кстати, говорил, что автомат никогда не ломается. Не знаю, я сломала его в первый же день. Разобрала, а когда собирала, что-то заклинило. Он удивлялся, говорил, что я первый человек на его памяти, которому удалось автомат сломать…
— …У одной из женщин, которые тогда были с нами, в первый день, снайпер снял сына на Металлисте в Луганске. У другой муж захватывал СБУ, тоже погиб в 2014. Еще с нами была девочка Алена, она начинала с того, что возила гуманитарку. Потом уже, в Луганске, она была в госпитале. Бомбили сильно. Раненых перетаскивали с места на место. Из одной палаты утащат — туда прилет. Только перетащат из другой — опять прилет туда, где они только что были. Так и перетаскивали…
Ладно, я смотрела — и сложно было поверить, что у этой уютной женщины были такие пять лет войны. А она перехватила мой взгляд и усмехнулась, наверное, неправильно истрактовала.
— Говорят, на войне год идет за три. Я не верила. Теперь верю. Стареешь и лицом, и душой. Я сначала красилась в блонд — потом перестала. Незачем краситься. И так стала натуральная блондинка.
Санинструктором она проработала недолго.
— Когда мы вышли из Лисичанска, Мозговой сказал, что я старая уже по окопам лазать. И меня посадили на телефон. Мой телефон был указан в контактах «Призрака», ребята к нам приходили, получается, через меня. Я им объясняла, как приехать. Когда приезжали — одевала. И потом… тоже одевала. Когда хоронили.
Мне кажется, работа на телефоне была важнее, чем санинструктором. Сколько через меня ребят в «Призрак» пришло…
Бывало, звонили с той стороны. Говорили, например, что в нашу сторону Грады поехали. Я благодарила. А однажды позвонили после Дебальцево. Спросили: «Здесь происходит набор в «Призрак»? Я отвечаю: да. И тут голос меняется. «Сука, — говорит он, — чтоб ты сегодня же сдохла за кровь украинских ребят, что погибли под Дебальцево». Я испугалась. Выключила телефон, симку достала. Это как рефлексы сработали: когда еще по окопам бегала, тогда все знали, что через включенный телефон могут навестись. Потом стыдно стало своего страха, я включила телефон — на него же добровольцы могли звонить. Но очень жутко тогда это прозвучало. Наверное, у того, кто звонил, сын погиб. Я так думаю.
Она покивала каким-то своим мыслям и добавила:
— Вообще, конечно, так думаю: надо жить. Нельзя умирать. Я столько случаев помню, а умру — и кто их расскажет.
— …Когда сдали Прохоровку, к нам пришла женщина. Искала своего мужа, Равиля. А он прикрывал ребят и шел последним. И в итоге до Лисичанска он добирался 21 день. Лесами. Через вражеские блокпосты. Шел с пулеметом и в форме. Так и не отпускал этот пулемет, пока приказ Мозгового не получил. Потом с инфарктом лег. Но вылечился, потом снова воевал…
— …А перед Дебалью сразу пацан один на тридцать суток попал к нам на склад работать, это в качестве штрафа. Наказали его за что-то, не помню уже, там без вины, практически. Он обиделся сильно, хотел после этого совсем на гражданку уйти. Но договорился, что вместо склада будет рыть окопы на передовой. Я его встречаю через десять дней — он уже раздумал уходить. Я ему говорю: заходи, давай я тебе новую форму выдам. Он отвечает: нет, вот закончится война, возьмем Дебальцево, тогда я уже зайду и награды на новую форму надену.
Закончилась война. Нет его и нет. А я жду. А потом читаю списки убитых и вижу его там. Сергей Гром. Он позывной сменил, я не сразу его нашла поэтому…
— …Самое страшное — что мне их всех провожать приходится. А потом они мне снятся. В той же форме, в которой я их хоронила…
— …Я так думаю, у нас сейчас такой бардак, потому что мы изначально не представляли, что строим. В Лисичанск к нам приезжали разные люди — коммунисты, монархисты, православные, неоязычники-русичи. Я смотрела на них и думала: ну хорошо, мы победим, а что дальше? Коммунизм мы будем строить, царизм или в леса уйдем, богам поклоняться…
Из ее шестерых детей двое живут в Испании — она собирается поехать к ним в гости, когда получит российский паспорт. Еще одного она с войны выгнала.
— Сын был со мной тогда в Лисичанске. А когда стало ясно, что мы можем остаться там навсегда, я его домой отправила. У нас большая семья, шестеро детей у меня, восемь внуков, но так получилось, что командовать ей можем только я и он. Он не хотел уходить, но пока что главнокомандующий все-таки я. Так что я его, считай, заставила.
Пьем чай, гладим кошечек. Время в этом помещении без окон проходит незаметно, словно его и вовсе нет. В самом конце я спрашиваю ее, привыкла ли она к войне.
— Привыкнуть к войне нереально. Если мы к этому привыкнем, то мы, считай, уже проиграли, — неожиданно жестко отвечает Елена Анатольевна.
Свежие комментарии