Сергей Дружко о том, будет ли его шоу политическим

   
фото: «Медуза»

    Медуза опубликовала огромное интервью с Сергеем Дружко с грустным заголовком «Мне уже нечего сказать этому миру». Читать долго, но все не так печально, так что кому интересно — пожалуйста под кат. Олег Коронный поговоил с Сергеем практически обо всем: о шоу, мемах, СССР, армии, 90-ых, необъяснимых фактах, рэпе, политике, кино, Тарковском и т.п.


«Дружко-шоу», мем, Габрелянов

— С чего началось «Дружко-шоу»?

— С идеи, которая закралась в голову моим товарищам из [агентства] «Изюм». Ребята хотели сделать рубрику «Биржа мемов», и я, как заслуженный мем России, должен был в этой бирже как-то участвовать. Но потом в процессе мозгового штурма стало ясно, что «Биржи мемов» для меня маловато.

— А как вы узнали, что вы мем?

— Первое, что я увидел, — «ВКонтакте». (Имеется в виду страница«Сергей Дружко на все случаи жизни» — прим. «Медузы».)

— И как вы отнеслись к тому, что увидели?

— К тому, что я мем? Я этому улыбнулся.

— Как происходит подготовка к съемкам вашего шоу?

— У нас креативная группа. Есть люди, которые хорошо пишут. Есть те, кто хорошо анализирует, собирает информацию в Сети. Каждый выполняет свою функцию. Я тоже отслеживаю весь материал со своей стороны.

— В интернете многие пишут, что деньги на шоу дает глава News Media Арам Габрелянов. Какое отношение он имеет к проекту на самом деле?

— Чтобы раз и навсегда закрыть эту тему: к «Лайфу» мы не имеем никакого отношения. Есть единица — креативное агентство «Изюм», в которое Габрелянов первоначально вложился. При этом сам по себе «Изюм» — это отдельная организация, которая не имеет отношение к «Лайфу». Арам Ашотович не влияет никак на нашу работу, и уровень свободы, который присутствует у нас, имеет принципиальное значение. При этом то, чем мы занимаемся, трудно назвать работой. Мы по большому счету доигрываем все то, что не доиграли в песочнице в раннем детстве.



Школа, армия, сухой закон

— Вы родились в Уральске, городе на западе Казахстана. Кем были ваши родители?

— Папа, царствие ему небесное, был начальником строительного управления и построил половину города. Мама по образованию педагог.

— Вы были пионером?

— Да. Мне очень хотелось быть пионером, потому что галстук на шее — это признак того, что ты уже взрослый.

— А комсомольцем?

— Комсомольцем тоже был. Это был нонсенс, если кто-то не был в комсомоле. При этом у меня не было никакого внутреннего сопротивления — помню, что когда я повесил себе маленький значок с Лениным и шел по проспекту имени Ленина, я был очень этому горд и доволен. Потому что всем было видно, что я стал взрослым.

— Вы упомянули сухой закон. Вы вообще пьете?

— Я отмечающий.

— Вы же служили в армии.

— Да. На Байконуре.

— Не было желания откосить?

— Да нет. Я был воспитан с той мыслью, что есть такая профессия — Родину защищать. После школы я переехал в Петербург. Там я даже поступил в Военно-инженерную академию имени Можайского. Родители очень хотели, чтобы я был офицером и так далее. Но все-таки я понял, что я не готов настолько служить Родине, подал рапорт, и мне удалось уже уйти в институт Бонч-Бруевича в Санкт-Петербурге (сейчас — Санкт-Петербургский государственный университет телекоммуникаций — прим. «Медузы»).

— Была дедовщина на Байконуре?

— Да. У нас не было таких страшных вещей, как в определенных родах войск, но ты получал по заслугам от старших, когда ты косячил и не тащил службу.

— Получал по заслугам — это как?

— По лицу и по другим частям тела.

— Вы получили в армии награду.

— Да, у меня есть медаль.

— За что?

— Наверное, за хорошую службу. Подвигов я не совершал, нет.



Лондон, ГКЧП, бандиты

— После армии вы оказались в Лондоне. Как?

— Это был 1990 год. Была договоренность с кинотеатральной школой под Йорком: я и мой товарищ должны были студентам показать что-то из русской театральной школы, поделиться опытом. С трудом, при помощи наглости и везения мы получили визу. Но в итоге ни в какую школу мы не попали — принимающая сторона подвела. Это стало ясно уже там, в Англии. И мы осели в Лондоне без какой-то определенной цели. Пришлось выкручиваться.

— Кем работали?

— Пейнтерами. Красили, штукатурили. Был такой момент, когда я сидел и на гитаре Розенбаума пел, а Андрюша, мой товарищ, в другой части парка сидел с гармошкой и тоже пел. Он жопа старинная, зарабатывал денег больше, чем я. Но когда в конце второго дня мы поняли, что на поездку в метро мы тратим больше, чем зарабатываем, мы эту идею забросили.

— Почему вернулись через год?

— Тяга к родине. Говорю это без лишнего пафоса. Просто почувствовал, что не хочу жить в Англии. Хотя Лондон с тех пор очень люблю — это красивый, замечательный город, люди там тоже прекрасны. Особенно полюбил ирландцев с тех пор.

— Вы вернулись, а тут как раз развал Советского Союза…

— Страшный контраст был, когда из Хитроу прилетел в Пулково. Во-первых, там, в Великобритании, все немножко уже, чем у нас. А тут такой размах… Во-вторых, краски, запахи. Когда я ехал из Пулково на улицу Колокольную, я был прибабахнутый несколько по голове. Черт побери, что в стране происходит!

— Развал Советского Союза был для вас праздником или какой-то трагедией?

— В августе 1991 года я был дома, в Уральске, приехал навестить родителей. Мы смотрели этот балет [«Лебединое озеро»], слушали симфоническую музыку, которую передавали по радио, и, конечно, очень переживали. Мы ничего не могли сделать — был информационный вакуум, и можно было только гадать, как будут развиваться события дальше. Это был момент страха.

Знаете, вы, наверное, никогда не поймете этого ощущения, потому что сейчас совершенно другое время и в голове у вас другое. Точно так же сложно понять, почему, когда умер Сталин, многие люди плакали, искренне плакали. Несмотря на все, что он сделал, — как хорошего, так и плохого. Поэтому мне сложно вам это объяснить. У вас нет опыта нервной клетки.

— Я думаю, вы говорите об ощущении смятения.

— Назовем это так.

— Как вы жили в 90-х?

— Да весело мы жили. Были молоды, старались, как могли, поддерживать друг друга. Все моменты мы обходили вместе с друзьями.

Театры пусты — не платят зарплату, нет зрителя, а кормить себя и семью надо. И конечно, все пытались крутиться — кто как. Я, в частности, работал в розничном бизнесе, ритейлером, как бы сейчас сказали. Но тогда этого не было понятия еще.

— У вас был ларек?

— Нет. Я был управляющим сначала одного магазинчика, потом второго, потом третьего. В результате у меня через пару лет было где-то порядка пяти-шести магазинов.

— С бандитами встречались?

— Встречался, конечно.

— Как это вообще происходит — встреча с бандитами?

— Посмотрите фильм «Жмурки», многое станет понятно. Бандиты — это люди определенной вибрации.

— Как с ними себя нужно вести?

— Да вообще надо всегда оставаться самим собой. Неважно, кто перед тобой.


«Необъяснимо, но факт», призраки, тонкие материи

— Передача «Необъяснимо, но факт» — что это было?

— На самом деле мы были родоначальниками всего блогерского движения. И собственно говоря, на формате «Необъяснимо, но факт» и появились все сегодняшние блогерские тенденции.

— Вы веселились, когда придумывали передачу, когда писали сценарий?

— Нет. Ну какое тут веселье, когда ты сталкиваешься с тонкими вещами? Здесь не до веселья, поверьте.

— Подождите, вы сейчас шутите…

— Нет, я абсолютно серьезно.

— Да?

— Да.

— Все-таки похоже на шутку, если честно.

— Просто вам не повезло. Вы никогда не видели в своей жизни призрака.

— А вы видели?

— Да.

— Сколько раз?

— Раза четыре я видел в жизни призраков. Кроме того, я знаю людей, которые видели. Я знаю маленьких детей, которые видели регулярно. Мы с вами говорим о тонких материях, о тонких энергиях. К этому, конечно, можно относиться иронично…

— А вы как к этому относитесь?

— Я к этому всегда стараюсь относиться как в музее. Руками не трогать — опасно.

— То есть эта передача не была шуткой?

— Нет. Это совершенно не было никакой шуткой. Но чтобы до конца быть честным, это все-таки шоу телевизионное. 85–90% материала — было правдой. Все остальное просто приобретало уже телевизионную форму, подавалось таким образом, чтобы это было интересно. Сложно снять на камеру то, что невозможно увидеть. Но мы умудрялись это делать.

— Я на всякий случай еще раз уточню — вы верите в призраков?

— Что значит — верите или не верите? Они есть.

— Я вот не верю.

— Они живут и живут. Я знаю, что они есть. Спросите у призрака. Он верит в то, что есть я.


Слава, Крым, Навальный

— Как вы сейчас передвигаетесь по городу?

— Пешком, в метро, общественный транспорт.

— Ваша популярность сильно мешает?

— Я прибегаю к средствам маскировки.

— Каким?

— Очки, капюшон. Перья не ношу.

— Пару лет назад вы записали песню «Наш Крым». Название говорит само за себя, но не могу не спросить: Крым все-таки наш или нет?

— Крым наш. Безусловно. Я в этом абсолютно убежден, и тут меня никто ни в чем обратном убедить не сможет.

— На ваш взгляд — что сейчас происходит на Украине?

— История — единственное, что позволяет проводить параллели в данном случае. И насколько я знаю историю, то, что происходит на Украине, напоминает 1930-е годы в Германии. Пока так.

— Гипотетическая ситуация. К «Дружко-шоу» поступает просьба — нужно поддержать снос пятиэтажек. Или систему «Платон». Или что-нибудь плохое сказать про Навального. Что вы будете делать?

— Во-первых, я не думаю, что такая просьба поступит…

— Ну, это же гипотетически.

— Гипотетически. Также гипотетически я вам прямо могу сказать, что если это будет противоречить нашему внутреннему видению ситуации, то мы, естественно, от этого откажемся. Потому что для нас важно, чтобы никто не имел права давить и диктовать свои условия.

— А вы, кстати, смотрели видео Алексея Навального?

— Да.

— И как вам?

— С точки зрения того, как подан материал, — блестяще. Тот же «Он вам не Димон» — это сделано профессионально, элемент хайпа здесь просто абсолютен, и это вызывает уважение.

— А с другой точки зрения?

— У меня есть очень много контраргументов и сомнений.

— Вы бы пошли голосовать за него на выборах?

— Думаю, что нет.

— А на митинг?

— Нет. Не к Навальному.

— Вот еще одно мнение из интернета. Известный блогер Камикадзе Ди считает, что сейчас у вас неплохое шоу, но, поскольку занимаются им люди из «Лайфа», когда вы наберете лояльность аудитории, начнете заниматься сливом протестной активности под президентские выборы. Готовы его разубедить?

— Все, что витает в информационном поле, люди, у которых ушки на макушке, очень быстро считывают. Две недели тому назад на волне этого хайпа происходящего я со смехом сказал ребятам: «Смотрите, с точки зрения политтехнологов это все можно раскрутить».

— То есть?

— Ну вот то, о чем и пишут по поводу президентской кампании. Абсолютно спокойно можно сказать, что мы можем принять в этом участие, дабы оттянуть мысли электората и так далее. Привязав к этому те же так называемые нападки, которые были с нашей стороны по отношению к Навальному, то, что мы упоминали Усманова в роликах, и так далее. А на самом деле, если трезво смотреть на ситуацию, к политике это не имеет никакого отношения, потому что мы освещаем все то, что происходит в интернете. И те люди, чьи имена я назвал, в интернете присутствовали. Они сделали определенный вброс, были героями информационного повода. Обойти это мы просто не можем. Но честно — мы стараемся быть вне политики, потому что все-таки у нас немного другое направление, на мой взгляд. Как мы будем развиваться — это одному богу известно, на самом деле.


Бабушка, рэп, Балабанов

— Пятнадцать лет назад вы записали музыкальный альбом. Что это было?

— Это было такое внутреннее желание. Очень хотелось петь. Хотя близкие друзья отговаривали. Говорили: «Сережа, куда ты? Две ноты связать не можешь». Но я человек упертый, и через два года уже у меня был сольный концерт в Санкт-Петербурге в ДК Газа, как сейчас помню.

— Сколько человек пришло?

— В зале около 1200 мест. Пришло человек 350–400.

— И как реагировали?

— Хорошо. Одна бабушка хлопала в ладоши весь концерт, потом расцеловала меня и сказала, что раньше у нее другой любимый исполнитель был — к сожалению, уже не помню, кто конкретно, это очень давно было, — а теперь я.

— Слова и мелодии ваши?

— Нет. Это вот как получилось — актерская тусовка, много молодых ребят, студентов, и, конечно, гитара. Когда мы устраивали какие-то вечеринки, многие ребята пели свои песни. Те, которые мне очень нравились, я просил у них в репертуар. Моя задача была — вытащить песню с кухни на эстраду.

— Когда вы последний раз слушали свой альбом?

— Врать не буду, давно. Давно не включал себя любимого.

— Какая вам вообще музыка нравится?

— Я меломан, слушаю все в зависимости от настроения. От Рахманинова до Ваенги.

— Как вам русский рэп?

— Есть исполнители, которые мне симпатичны. К примеру — ранний Баста или группа «Каста».

— Новый альбом слушали?

— Нет еще.

— Вам важен смысл песни? Текст?

— Конечно. Потому что я взращен на песнях Владимира Семеновича Высоцкого, а актерская песня — это прежде всего хорошая поэзия. И конечно, смысловая нагрузка.

— Вы чуть раньше вспомнили фильм «Жмурки». Вам нравится Балабанов?

— Он очень харизматичен и самобытен. Это, безусловно, интересно.

— Смотрели «Груз-200»?

— Вот как раз «Груз-200» я не видел.

— Многих возмущает жестокость Балабанова. Вы как относитесь к жестокости в кино?

— На самом деле в жизни все намного жестче, чем можно изобразить где-либо, поверьте мне.

— А какие режиссеры вам вообще нравятся?

— Сложно сказать, у меня нет любимчиков. Давайте так: и Шукшин, и Тарковский, и Бондарчук. У всех них есть замечательные киноработы.

— А что вам у Тарковского нравится?

— «Андрей Рублев» — для меня это самый лучший его фильм.

— А «Зеркало» смотрели?

— Конечно.

— И как вам?

— Это высокохудожественная работа.

— Не скучно?

— А вы Антониони что-нибудь смотрели?

— Да.

— Ну? Не скучно?

— Отвратительно скучно, если честно.

— Тем не менее это общепризнанно считается искусством. Эти ребята в свое время внесли значимую лепту в его развитие.

— Вам как актеру с каким режиссером хотелось бы поработать?

— Вы знаете, у меня уже нет такого порыва — что непременно как актер я должен что-то такое вот сделать особенное. Раньше мне это было очень важно, потому что я очень сильно любил кино. Но сейчас я это уже перерос.

— То есть?

— Объясню. Когда-то я очень хотел снять фильм. И даже знал, каким он должен быть. Для меня кино — это прежде всего рассказ. Древние люди садились около костра — и был кто-то один, кто развлекал всех сидящих. Это и есть режиссер. Тот, кто смог заинтересовать, заинтриговать, заставить вас что-то начать додумывать, представлять, соучаствовать, сопереживать. Сейчас я уже этого не хочу.

— Почему?

— Наверное, потому, что мне уже нечего сказать этому миру.

— Звучит довольно грустно.

— Нет, наоборот. Очень жизнеутверждающе, на мой взгляд.