Коль скоро речь пошла о старообрядцах, о прошлом и будущем, добавляю (по просьбе моих друзей) материал, который, возможно, заинтересует. По крайней мере, тут есть новое знание для современного поколения. Отрывок из книги «Наследство последнего императора (книга III)»
- Новосильцева. Исчезнувшая среди старообрядцев (окончание)
Скромный дом сибирской небогатой старообрядческой семьи
С КАЖДЫМ ДНЁМ Новосильцева засиживалась на солнце всё дольше, ощущая в груди летящую радость выздоровления. Над цветами гудели отряды пчёл — семья Потаповых держала дюжину ульев, только для себя — белый фабричный сахар считали вредным. В небольшом пруду за пределами двора озабоченно переговаривались гуси. В свинарнике хрюкали шесть свиней; в коровнике на рассвете, уже в четыре утра, требовали внимания три громадные симментальские коровы цвета кофе с молоком. К ним со всех ног мчалась Гашка, растрёпанная со сна, или её старшая сестра Мария. Ещё три дочери у Потаповых, но с ними Новосильцева не познакомилась, потому что жили они у мужей и только изредка приходили навестить родителей или помочь по хозяйству. Наёмных работников у Потаповых не было.
Мария и Гашка несли в хлев цинковые вёдра с тёплой водой и чистые полотенца — мыть коровам вымя перед дойкой. А оттуда тащили по ведру желтоватого молока — на кухню, к сепаратору, который вертела Соломонида. Время от времени мать зачерпывала сливки деревянной ложкой и придирчиво стряхивала — не слишком ли быстро стекают.
И сливки, и творог, и сметана с ряженкой шли только на стол. Раньше Потаповы вывозили молочное на рынок, но чехи ограбили — увели четырёх коров, пятерых лошадей и почти всех овец. Из тридцати овец остались пять, к ним три коровы и три лошади — пожилые кобылы Мушка и Красотка и престарелый мерин Хитрец.
Оказывается, кержаки Потаповы до набега чехов держали ко всему ещё и небольшую ферму на берегу пруда, разводили диковинных для Сибири крупных водоплавающих выдр — нутрий. Но чехи и нутрий расхватали, правда, несколько грызунов не дались им в руки, сбежали.
— Так это я, значит, с вашей зверюгой на реке столкнулась! — догадалась Новосильцева. — Она на меня хотела напасть. Значит, от вас.
— И пусть. Больно страшные они, — призналась Гашка шёпотом. — Зубы — жуть. Смотрит на тебя — счас так и кинется в морду, чтоб нос отгрызьти. Тут я на чехов не в обиде. А вот токарню они разваляли — варнаки! Все станки упёрли, даже лестрическую машину утащили! Ну - станцию. Лектрическую. Совсем новая была. Станция. Динама.
— Электростанция? Откуда у вас может быть электростанция? — удивилась Новосильцева.
— Тятька и Никишка поставили. Зятья приходили помогать. Речка-от недалеко. На колесо мельничное динаму наладили, от неё лектричество крутилось. Станки токарные вертело. Тятенька и братья разну посуду точили на токарке, а мы раскрашивали в узоры золотом и лаком. За нашей посудой даже из Самары купцы приезжали. А теперь — всё, нет лектричества. Тятька и свет лектрический в доме наладил. Теперь-от при свечках да на керосине сидим.
Целый день до вечера по двору мелькали сарафаны Гашки и семнадцатилетней Марии, которая после ножиданного исчезновения Варвары, невесты Никифора, панически боялась выходить на улицу, а при виде за окном любого военного мундира пряталась в домовой подклети. Свой английский мундир Новосильцева теперь не надевала. Её переодели в гашкин свежий, хоть и немного полинявший сарафан, в простую полотняную сорочку. Отдала Гашка ей и свой белый плат, который всё время сползал Новосильцевой на затылок. Гашка, поскольку девка тринадцати лет, могла ходить и с непокрытой головой.
Сыновья к Потаповым приезжали часто, почти всегда с жёнами. Они кланялись Новосильцевой издалека — в пояс, снимая картузы, но с разговорами не приставали, и она держала себя тихо, скромно, как и положено у старообрядцев.
В один из вечеров Абрам Иосифович неожиданно спросил Новосильцеву:
— Мёрзнешь в бане?
— Нет, не мёрзну… — почему-то испугалась она.
— Мёрзнешь. Холодеет, осень близко. В избу перейдёшь. Оружье в дом не неси — грех.
Пришлось Новосильцевой спрятать пистолет и патроны в бане — Никифор показал свой тайник.
В светёлке ей дали маленькую комнату с единственным окном на деревенскую дорогу. К общему столу Потаповы её всё-таки пока не сажали, еду носила Гашка ей прямо в светёлку, в посуде для чужих.
- Когда совсем здоровой станешь, с нами сядешь, - пояснила, будто извиняясь.
Нигде в европейской России Новосильцева не видела таких крестьянских домов, как у Потаповых. Уж избой-то его не назвать. Сложен из вечной лиственницы, на два этажа. Восемь комнат, каменная подклеть, где можно ходить во весь рост. Дощатые полы окрашены дорогой фабричной краской. Стены изнутри оштукатурены, и на каждой — весёлые яркие, хоть и примитивные, картинки на деревенские сюжеты или сказочный орнамент с церковно-византийскими мотивами. Никифор и Гашка постарались.
К дому примыкали хозяйственные постройки — огромный хлев, конюшня, сеновал, двухэтажный овин с печью для сушки ржаных и пшеничных снопов, овчарня. Крепкие стены, утеплённая крыша. Староверам нет нужды даже в сорокаградусные морозы брать скотину в дом, когда трещат и раскалываются деревья. А вот в сёлах европейской России крестьяне даже при небольших морозах часто вынуждены заводить скотину в избу, превращая её в скотный двор.
Потаповы жили выселком. Село Раздольное в двух верстах, теперь названное чехами Новой Прагой, было сплошь старообрядческим. Рассказывала Гашка, что дом у Потаповых не самый лучший и хозяйство не самое большое. И всё равно, Новосильцева поражалась, насколько жизнь и быт скромных старообрядцев Потаповых отличались от жизни подавляющего большинства русских крестьян в Центральной России и особенно в Малороссии с её чудесным мягким климатом и лучшим в мире жирным чернозёмом. Но даже крестьяне-малороссы и мечтать не могли о таких просторных, удобных, тёплых двухэтажных домах, а уж об электричестве - и подавно.
Почти вся крестьянская Россия жила так же убого, тяжело и беспросветно, как и полтысячи лет назад, Особенно недоумевала Новосильцева, снова и снова вспоминая крестьянство Малороссии, где не знали ни лютых морозов, когда земля промерзает на три метра вглубь, ни страшной летней жары континентального климата, ни беспощадного осенне-весеннего гнуса. И избы в благословенных южных краях почти все с земляными полами, хаты сложены из самана — сырого глиняного кирпича, смешанного с соломой. Крыты тоже соломой, иногда камышом. А уПотаповых дом под железом, в деревне — больше под берёзовой дранкой, но есть даже черепичные крыши, но это, конечно, у зажиточных.
Что уж говорить о Псковщине, где крестьянин половину зимы кормит скотину сеном, а потом до весны — соломой с крыши.
Или в Смоленских краях, где большинство крестьян ест хлеб «пушной» — пополам с мякиной, отчего крестьянские дети страдают кишечными болезнями и многие умирают в раннем возрасте.
Или в Тульской губернии, где, как почти и по всей России, голод, словно по дьявольскому расписанию, повторяется один раз в пять лет, и трупы умерших, распухших от голода валяются по обочинам сельских дорог. На этих же дорогах — полицейские и даже армейские заслоны не пропускают голодающих в города, где люди ищут спасения от голодной смерти.
Теперь Новосильцева поняла, что имел в виду Лев Толстой, когда говорил: для тульского крестьянина неурожай не тогда, когда не уродила рожь или пшеница. А когда не уродила лебеда! Ибо ядовитая лебеда для крестьянина — главный продукт, без которого нет хлеба. «На границе Ефремовского и Богородицкого уездов, — писал Лев Толстой о голоде 1890-х годов, — положение худо. Хлеб почти у всех с лебедой… Если наесться натощак одного хлеба, то вырвет. От кваса же, сделанного на муке с лебедой, люди шалеют».
В это время эшелоны и пароходы с превосходной русской пшеницей шли из крупных, в основном, помещичьих хозяйств и немецких экономий на продажу в Западную Европу. Россия, не способная справиться с регулярным голодом, была самым крупным заграничным продавцом пшеницы и ржи. Голодающая Россия не только Европу заваливала дешёвым хлебом, она даже до Америки дотянулась, время от времени вызывая кризис на американском хлебном рынке. Излишки зерна собственники — помещики и немецкие колонисты — перегоняли в водку и продавали через густую сеть распивочных и еврейских шинков.
По крайней мере, две важнейших причины достатка староверов и бедности огромного большинства крестьян в России и Зауралье стали Новосильцевой ясны.
Для старообрядца труд не проклятие, не наказание Божье за первородный грех Адама и Евы. И даже не средство существования. А , прежде всего, исполнение важнейшей Божественной заповеди, возвышающей человека и открывающей ему путь к жизни вечной: Господь трудился шесть дней в неделю, на седьмой отдыхал. То же и человеку заповедал. Труд — религия старообрядца, ежедневная молитва, связывающая с Богом, его путь к спасению.
Кроме того, Потаповы вели хозяйство по науке. Рядом с книгами духовного содержания на полках у них стояли выпускаемые министерством земледелия серии брошюр «В помощь аграрию» — о современных методах обработки почвы, о племенном животноводстве, о разведении пчёл, о разумном севообороте, о лучших гибридных семенах. Их читали и изучали по вечерам всей семьёй.
Второе, огромное преимущество старообрядцев перед остальным православным крестьянством, оказалось не моральным и даже не чисто экономическим. Шире — политэкономическим.
По законам империи, ещё с екатерининских времён, старообрядцы платят все налоги в двойном размере. Но они не платят государству самый большой, самый разорительный и губительный налог — налог водкой.
КРЕПКИЙ алкоголь проник в Россию во времена Ивана Грозного, рецепт приготовления спирта из чистого зерна подарили русским католические монахи. До этого тысячу лет Русь пила только слабоалкогольные напитки — медовуху, пиво, квас и то по редким праздникам.
Поначалу спирт использовался как врачебное средство и продавался только в аптеках. Но очень скоро выяснились его наркотические свойства. В массе своей русский человек, особенно с примесью финно-угорских генов, из-за физиологических особенностей организма беззащитен перед крепким алкоголем. У большинства русских, как и у северных народов России и родственных им коренных жителей американского континента, а также у кельтов (ирландцев, валлийцев) и северных европейцев печень не вырабатывает достаточного объёма пептидов, разлагающих алкоголь на углекислоту и воду. Поэтому у этих народов привыкание к алкоголю возникает очень быстро. А пьющий по-чёрному русский мужик за шкалик отдаст всё.
И сметливые бояре подсказали царю-батюшке Иоанну Васильевичу Грозному замечательный способ наполнять казну — «пьяными» деньгами. То есть, подсадить собственный народ на наркотик. Тогда и появились на Руси первые «царёвы кабаки» с двуглавыми орлами на вывесках. Право торговать водкой казна отдавала на откуп частным лицам. Те клялись не утаивать от власти доходы и на том целовали крест. Потому и назывались целовальниками. Правда, нередко откупщики обходились без целования креста, поскольку исповедали другую религию, чаще всего иудаизм.
Однако прошло не так много времени, и повальное отравление русского народа натолкнулось на глухое, потом открытое и яростное сопротивление самого народа. Силу ему дала вера. Именно она в дониконианские времена спасала большинство податного населения от алкогольного самоистребления.
Дореформенная Русская православная церковь сыграла огромную роль в спасении народа: объявила употребление водки и табака смертными грехами.
Но в 17-м веке, после раскола, новая, никонианская, церковь запреты водку и табак постепенно сняла. Пьянство стало возвращаться в русскую деревню, в казну опять потекли лёгкие «пьяные» деньги. Преступные деньги.
Только староверы остались несокрушимо твёрдыми поборниками абсолютной трезвости. Полностью запретили себе крепкий алкоголь и табак. Пиво кое-где варили — несколько раз в году, как прежде, по праздникам.
Но даже петровские реформы, которые сопровождались зверскими способами выкачивания денег из податных сословий, не смогли превратить Россию в страну алкоголиков. А государственное преследование старообрядцев только укрепило их дух и традиционный, не оскверняемый водкой и табаком образ жизни. Потому-то старообрядца всегда и сегодня легко узнать в толпе: мужчины высокие, сильные, живут до преклонного возраста. Даже у седобородых моложавые гладкие лица. Женщины им под стать, в большинстве красивые, сильные, легко рожают, младенцев вскармливают до года исключительно грудным молоком. В «мирской» же, никонианской, крестьянской России детей отлучают от груди очень скоро, максимум через месяц — мать тоже должна работать на барина или на откуп, как правило, четыре-шесть дней в неделю. Молоко у неё сгорает, основной пищей младенца становится жёваный хлеб, здоровье народа губится с младенчества. Потому-то большинство крестьян в России — низкорослые, худые, с гнилыми зубами, часто с признаками кретинизма, и умирают они рано от болезней и вообще от усталости жизни.
И всё же долго царская власть не решалась сделать пьяные деньги главным поступлением в казну. Вплоть до восшествия на престол Николая Второго. В недобрый час малоумный царь назначил главой правительства будущего графа Сергея Витте, которому не давал покоя реформаторский зуд.
Он остался в истории не только графом «Полусахалинским» — так его прозвали, когда в Портсмуте на переговорах с японцами по итогам войны Сергей Юльевич неожиданно сделал японскому императору подарок — южную половину острова Сахалин, богатую углём, нефтью и другими сокровищами недр. Японцы, обалдели. Ресурсы Японии были на исходе, продлись война еще полгода, и Японии, а не России пришлоь бы хлопотать о щадящих условиях капитуляции. А тут подарок с неба свалился. Так легко Россия еще не разбрасывалась территориями.
Но прежде всего, Витте прославился своей «золотой реформой». Смысл её был в привязке бумажных денег золотому эквиваленту. Рубль стал свободно конвертируемым. В любом банке ассигнации свободно менялись на золото. И до сих пор лукавцы от экономики считают «золотую» реформу Витте образцом государственной мудрости. Как же: рубль стал котироваться во всех зарубежных банках! Но твёрдая валюта при незащищённом внутреннем рынке открывает путь к массовому импорту товаров и капитала. И к удушению собственной промышленности.
Свободный обмен рубля на золото обернулся тем, что золото мощной рекой и так же свободно потекло из России. За такие реформы, вообще-то говоря, полагается виселица или, в лучшем случае, каторжные работы с конфискацией имущества реформаторов, Император выдал Серге.ю Юльевичу очередной орден.
К началу 1915 году покупательная способность рубля катастрофически упала, золотой рубль на чёрном рынке сначала шёл за 20 рублей ассигнациями, потом за 200, 300, 500 рублей. а вскоре покупать или обменивать стало нечего. Золотые "николаевки", империалы, а также серебряная и даже медная монета совсем исчезли из оборота.
Но и бумажных денег уже не хватало, экономика оказалась обескровлена.
Казначейство бросилось выпускать бумажные деньги в огромных объёмах, чем спровоцировало бесконтрольную инфляцию и безумный рост цен — уже в 1916 году рабочий Петроград голодал. Дошло до того, что в качестве разменной монеты Госбанк и казначейство постановили использовать почтовые марки, на которых печатали: «Имеют хождение наравне с серебряной монетой».
Марки не имели защиты от подделки. Поэтому не только в провинции, но и даже в столицах частные типографии тайно печатали деньги-марки без ограничений.
Мало того, фальшивые русские марки стала выпускать Германия. Правда, в качестве оружия
информационной войны. На оборотной стороне марки
немцы печатали: «Имеет хождение наравне с банкротом серебряной монеты».
В разгар войны финансовая система империи рухнула, утянув за собой всю экономику[1]. Таким оказался итог гениальной «золотой» реформы.
Однако поистине шедевром графа Витте стала не «золотая», а алкогольная реформа.
Именно С. Витте в полном объёме воскресил «пьяный» бюджет. Была введена монополия государства на продажу крепких напитков. Отныне все доходы от водки в виде акцизов, прямых и косвенных налогов пошли в казну. Продажа крепкого алкоголя постоянно увеличивалась. Целенаправленное спаивание народа в Российской империи обернулось горем не только для деревни, но и для города.
И. Л. Горохов (1863-1934). «Запил»
НЕОЖИДАННО Россия, прежде всего крестьянская, ответила на «пьяную» реформу мощными протестами. Не только деревни, крестьянские общины, а даже целые уезды добровольно отказывались от употребления водки, и полностью запрещать её продажу на своих территориях.
Власть ответила жестокими репрессиями — арестами особенно активных трезвенников, массовыми порками населения. Пороли всех без разбору — вплоть до стариков, женщин и детей и даже священников. Вождей движения за трезвость вешали.
В. Е. Маковский (1846-1920). «Не пущу!» (по синим вывескам легко узнаётся дешёвый кабак).
НАРОДНОЕ сопротивление было подавлено. И только с началом войны правительство пошло на разумную меру: ввело сухой закон. Правда, в нем оказалось масса лазеек, но все равно это было на редкость верное решение, которое трудовая Россия приняла с радостью и надеждами. Даже большевики подтвердили царский указ. Сухой закон в СССР действовал до начала 30-х годов.
А старообрядцы, как всегда, устояли. Хотя и в их среде начался процесс «обмирщения» — некоторые, в основном, столичные богачи, приобщались к европейскому платью, укладу жизни, учились в лучших университетах Европы, пили вино и даже курили. Делали большие деньги и развернули невиданное меценатство и поддержку революционных партий. Тем не менее и Гучковы, Рябушинские, Третьяковы, Морозовы и Мамонтовы оставались носителями лучших качеств русского народа — религиозного трудолюбия и здорового образа жизни.
Вот почему, решила Новосильцева, нет среди старообрядцев системной бедности, а нищеты — и подавно.
— Не, бедные у нас бывают, - не согласилась Гашка. - Слыхала от людей. Сама не видела.
— А воровство?
— Попадаются. Но с крадунами у нас быстро.
— Руки отрубаете?
— Ещё чего! — возмутилась Гашка. — Верно, у вас, у московских, отрубают. У нас по-другому.
— Как же?
— Коль попадётся какой нехристь на воровстве, тогда собирают всю деревню. Каждый подходит и говорит вору: «Отрекаюсь от тебя, злодей, навечно!» Потом, коли возраст у крадуна подходящий, сдаём его вашему царю в солдаты. А ежели возраст не подходит, староста пишет бумагу царскому начальству, вся деревня её подписывает. И по той бумаге вора ссылают на край Сибири, а то и дальше — на Сахалин. Так всегда делали, — уточнила Гашка. — Теперь не знаю, как. Сейчас другие напасти — вылезли из преисподней чехи, белые, зелёные всякие…
— А красные?
— Красных у нас нету, - заявила Гашка.
А Мария добавила шёпотом:
- У нас партизаны свои, не красные. В других краях, слыхать, есть и красные. Про наши не слыхала.
— А что Варвара?
— Ищем. Никеша с Серёнькой ищут. Какую неделю уже.
И ещё один важный вывод сделала Новосильцева из своих наблюдений.
«Мирские» русские, в массе своей, — народ со слабым чувством национального единства. У старообрядцев, наоборот, необычайно сильны солидарность, взаимовыручка и доверие друг к другу. Как у евреев, а, может, и ещё сильнее. Но, в отличие от евреев, давать деньги в рост староверы считают непростительным грехом. В делах со своими обходятся без письменных договоров и обязательств, несмотря на поголовную грамотностью. Всё на честном слове. Обмануть своего или украсть старообрядец может только раз в жизни.
Постепенно Новосильцева втягивалась в хозяйственные работы на подворье. Сначала ей доверили собирать яйца в курятнике, потом давать лошадям сено и овёс, гонять гусей на выпас. Скоро Гашка научила её доить корову, и Новосильцева была в восторге, когда надоила первое своё ведро...
(Если кому интересно, что было дальше и до того, можно сходить сюда: http://ng-volynsky.ru)
[1] Талантливый русский писатель, лауреат Нобеля Иван Бунин в своей книге, довольно омерзительной, «Окаянные дни» заявляет, что большевики «разрушили цветущую страну». Иван Алексеевич солгал: большевикам страна досталась уже экономически разрушенной и разваленной на массу национальных «государств», «республик» и «ханств» (около 65 новообразований).
[2] Где твоя красная большевицкая шлюха? Давай её сюда, или расстреляем всю твою семью! (нем.).
[3] Двор.
[4] Voňavka — духи (чешск.).
[5] Красная шлюха здесь!
[6] А вот и я! Вы же меня ждёте, мальчики? Верно?
Свежие комментарии